Язычник - Страница 17


К оглавлению

17

В тот раз батя выручил: поспел в самое время. Решил тогда Славка, что удача теперь с ним навсегда. И вот попался как перепел в детские силки.

Уполевавшие Славку вои ехали не торопясь. Оно и понятно. Славкин конек им не дался. Обучен чужих бить да кусать. Пришлось одной из моравских лошадок нести двойную ношу.

Когда висишь вниз головой на лошадином загривке, много не увидишь. Однако Славка все же успел заметить, что печенежская ватажка ушла в другую сторону. Интересно, куда же его все-таки везут? И зачем? И почему не убили сразу?

Однако в неведении Славка пребывал недолго. Вскоре запахло водой и ряской, лошади вошли в тень, а затем Славку без церемоний скинули на землю. Накинули на шею петлю, хвост аркана через путы на ногах.

– Встань, рус!

Не без труда Славка поднялся и увидел, что в рощице кроме него и похитителей собралось изрядно народу. Причем – весьма неприятного. Печенегов. Других, не тех, что вертелись вокруг касожского городка. Но – тоже не из кочующих близ Киева орд.

Моравов степняки приняли как своих. Славка вновь удивился. Копченые, как всем ведомо, на чужих, даже таких же печенегов, но другого племени, глядят – как повар на гуся. Мол, побегай пока. А настанет срок… Эти были другими.

В третий раз Славка удивился, когда увидел печенежского хана.

Никогда ему раньше не встречался печенег, вооруженный ромейским мечом-спатой. Хотя в том, что это именно печенег, сомнений не было. Плоская рожа, редкие усики, кожа цвета вяленой рыбы.

– Кто таков? – Печенежский хан навис над спешенным Славкой, щерясь и дыша чесночным запахом. На языке русов он говорил так чисто, что Славка опять удивился.

– Великого киевского князя Ярополка дружинный отрок, – на всякий случай соврал Славка. Помнил, как отец учил: если ты силен – пусть враг думает, что ты слаб, если слаб – пусть думает, что силен.

Однако слишком умаляться тоже не следовало. Славка попытался выпрямиться, но, когда руки скручены за спиной, а на шее – петля, привязанная к умело спутанным ногам, распрямить спину затруднительно. Разве что голову задрать наподобие черепахи.

– А сам ты – кто? – дерзко бросил Славка. – Кто твой большой хан? Кто ответ будет держать за то, что на нашу землю пришел?

И среагировав на свист, мгновенно присел, так что хвостатая печенежская плетка впустую свистнула в воздухе.

– Разве я велел его ударить? – спросил хан, и замахнувшийся снова степняк опустил руку.

Хан соскочил на землю и этим опять удивил Славку. Нет, спешился печенег ловко, однако совсем не так, как это делают степняки. Те будто стекают с седла (Славка и сам так умел), а этот – спрыгнул.

– Ого! – Хан ткнул пальцем в Славкину кольчугу. – Отрок, говоришь? А бронь у тебя, отрок, лучше моей. Может, ты – подханок? Или – сам хан русов?

– Я – сын воеводы, – заявил Славка. – И мой отец – получше всяких там разных ханов!

Сказал – и тотчас поймал заинтересованный взгляд морава. Так смотрят, когда на торге выбирают коня: пытаясь по стати угадать, на что тот способен. Выходит, не признали его моравы. Значит, не за ним охотились, а просто подвернулся им Славка. Коли так, может, не убьют? Отпустят за выкуп? Денег у них в семье довольно.

Печенег глядел на Славку иначе, не так, как морав. И взгляд у него был нехороший. Сожалеющий такой… Мол, добрый ты парень, а придется тебя… того.

Такие взгляды Славка видел не однажды. У князей и прочих владык, когда те вынуждены были выбирать между Правдой и личным расположением к тому, кого надо осудить.

По этому взгляду Славка догадался, что печенег этот – не мелкий вожак, а настоящий хан. И еще – плохи его, Славки, дела.

Хан принял решение.

– Помолись своим богам, рус, – сказал он негромко. – Сейчас ты умрешь.

Славка кивнул. Он назвался. Рано или поздно весть о Славкиной смерти дойдет до отца. Его родичам не придется стыдиться. Они узнают: Славка принял смерть с достоинством.

– Вели развязать мне руки, чтобы я мог помолиться, – попросил он.

– Развяжите его, – приказал печенег по-своему. И добавил на языке словен: – Но меча, рус, я тебе не дам.

– Я не нурман, – буркнул Славка. – Бог меня и без меча примет.

По знаку вожака один из печенегов развязал путы на Славкиных руках.

И встал позади. Будь у Славки свободны ноги, он бы рискнул: бросился на копченого, попытался отнять саблю… Скорее всего, Славку бы зарубили. Сабля – не нож. С ней безоружному не совладать. Но вдруг…

Да чего там гадать. Ноги-то спутаны.

Славка был крещен во младенчестве и часто ходил в Христову церковь. Вместе с матерью. Один – никогда. С матерью – в церковь, с дружиной – на Перуново капище. Правда, там, на капище, Славка жертв никогда не приносил. Прочие дружинники относились к этому с пониманием. Тем более что Славка был не единственным христианином в киевской гриди. Тем более что лучшая жертва Перуну – не пронзенный копьем раб, а кровь ворогов, пролитая на сече.

Будь у Славки хоть какая-то надежда принять смерть в бою, он бы обратился не к Христу, а к Перуну. Но сейчас, когда надежды не осталось, главным и единственным его Богом был Христос. Потому именно к Нему обратился он в свой последний час.

Опустившись на колени, Славка обратил взгляд к небу, спрятанному за серебристыми листьями верб, и прочел по-булгарски и по-ромейски «Отче наш», потом «Верую». Других молитв не знал. Закончил и сразу встал. Искушения потянуть время – не было. Напротив, интересно было: как его встретят там, в раю? Или – в Ирии? Славка и сам не знал, куда попадет, когда ему перережут горло. Он ведь не только христианин, но и варяг.

17