Язычник - Страница 67

– Тю-ю… – Славка сразу расстроился. Уж больно «волк» прозвище непочетное.

– Дурачок, – старый варяг отвесил Славке легкий подзатыльник. – Это для смердов всяких волк – стыдное прозвище. Викинги волков уважают. Иные сами себя волками зовут и в волков обращаются. Слыхал небось об ульфхеднарах, тех, что в бою волками перекидываются и железа не боятся?

– Ну! – Глазенки семилетнего Славки расширились.

– То-то! Батька твой, видал, на кольчуге клок волчьей шкуры носит?

– Неужто батька мой – ульфхеднар?

– Лучше, – ухмыльнулся Рёрех. – Он этот клок из шкуры такого вот волчца выдрал. Лет пятнадцать назад.

– Да что ты говоришь? А почему он про то не рассказывал?

– Потому что истинный варяг не языком трудится, а мечом. А научил его этому я. И тебя научу, коли не болтать, а трудиться будешь! Вот, возьми-ка древко…

– Погоди, дядька Рёрех! – воскликнул Славка. – Ты доскажи лучше: почему свеи нас волками прозвали?

– А ты видал волчью охоту? – спросил Рёрех.

– Угу. Намедни меня Артём с собой брал.

– И что, видел, как волк дерется?

– Так он и не дрался вовсе! – возразил Славка. – Только удирал со всех лап. А Артём его догнал, плеткой по затылку – хрясь! – Славка азартно взмахнул рукой. – И все! Готов серый!

– Это не охота, – проворчал Рёрех. – Не видал ты, как волк с собачьей сворой разбирается.

– Как? – заинтересовался Славка. Он, честно признаться, сейчас готов был всем интересоваться. Лишь бы от ученья увильнуть.

– А так, что сам в драку не лезет. Но если припрет – раз-раз – и только визг собачий да кровь на траве. А волка и след простыл.

– А Артём говорил: наш Черный волка в одиночку берет, – сообщил Славка.

– Значит – берет, – согласился Рёрех. – Брат твой врать не приучен.

– Стало быть – не очень-то и почетно волками зваться?

– Так я тебе и не говорил, что варяги – это волки, – фыркнул Рёрех. – Это викинги нас так могут звать. Потому что мы, варяги, их били и бьем. Да только к тебе это не относится. Ты еще не варяг, а так, насекомое мелкое вроде комара. Так что бери древко и начинай работать обратный мах…

* * *

Уважил Славку полоцкий князь: место на пиру дал – со своими детьми посадил. Справа – младший Роговолтович, Вуйфаст. Слева – молодая княжна, красавица Рогнеда.

И впрямь красавица: волосы пшеничные – короной, глаза – синие-синие, губы – пухлые, алые. Улыбнется, блеснет зубками – аж дрожь пробирает. Глянул Славка разок на княжну – вмиг позабыл свою прежнюю любовь, Улысу. То есть не то чтобы позабыл… Улька – она как мед. Сладкая да пряная. Своя. А Рогнеда – как дорогое вино, которое бате ромейские купцы привозят. Вдохнешь, пригубишь – и будто время остановилось.

Однако ж понимал Славка: не его это дичина. К Рогнеде княжичи да князья сватались – всем отказала. Только про Ярополка сказала: за него пойду.

Однако сам Славка княжне понравился. Он это чувствовал. По тому, как говорила она с ним. Как смотрела на него. Как смеялась, когда Славка ей смешное рассказывал.

Как-то так вышло, что разговаривали они меж собой. Вуйфаст на гостя внимания не обращал: с братом о чем-то толковал. Вроде бы о пошлинах с новгородских товаров. Славка особо не вслушивался. Пошлины были ему неинтересны. А вот Рогнеда… То рукой Славкину руку тронет, то под столом коленкой заденет. Славка даже есть забывал – так его близость княжны будоражила. Рогнеда сама его угощала: то зайчатинки с перепелами подаст, то пирожков с рыбкой. Простая еда у полоцкого князя. У Ярополка застолье изысканней да разнообразней. Но Славка в пище не особо прихотлив. Мог хоть неделю вяленой кониной питаться, если в походе. Да и любые яства – ничто, когда рядом такая дева…

Воевода Устах, сидевший ошую Роговолта, наклонился к князю, шепнул на ухо:

– Глянь, батька, как дочь твоя киевлянина привораживает. Не боишься, что умыкнет?

Роговолт глянул мельком, усмехнулся в подсиненные усищи:

– Да он зелен еще.

– Может, и зелен, а воин грозный. В Киеве пояс гридня выслужить – дело непростое. И насчет девок парень ловок, можешь не сомневаться.

– То девки, а то – моя дочь, – возразил Роговолт. – Но в одном ты прав, воевода: головы молодцам кружить Рогнедка любит. Застоялась, кобылка. А парню скажи: после трапезы хочу с ним поговорить. Чувствую: неспроста его воевода Серегей в Полоцк отправил. Есть у него для меня весть, которую бересте не доверишь.

Горят толстые восковые свечи. Хмурится грозно серебряный Перунов лик. Глаза у Перуна – из красного янтаря. Усы – из червонного золота. Волосы – из белой конской гривы – вздыблены. Сердится, должно быть, что не мажут ему серебряные губы теплой жертвенной кровью. А может, и мажут. Серебро – не дерево. Кровь с него сбегает, не впитывается.

– А уверен ли твой отец, что Ярополк утеснит ромейку и сделает мою дочь водимой женой? – строго спрашивает Роговолт.

Славка задумывается. Насчет уверенности батя ничего не говорил. Говорил: попробует. Только вряд ли такой ответ устроит полоцкого князя.

Тихо в заветной комнате. Стены коврами да шкурами завешены. Окон нет – только продух под крышу.

– Что молчишь? – недовольно спрашивает Роговолт. – Не помнишь, что отец говорил?

– Помню, – Славка отрывает взгляд от идола, прямо, без смущения, глядит на полоцкого князя. – Ничего он не говорил насчет водимой жены. Ярополк – христианской веры. Если возьмет Рогнеду, то не водимой, а единственной.

– Что значит – если?

– Если уговорит его батюшка мой.

– Если? – Насупленный Роговолт – точь-в-точь как серебряный Перун. Небось с него мастер кумира и творил.